Детская память, как писал господин Набоков, напоминает редкие вспышки молнии. Я совершенно с ним согласен. Мои первые воспоминания, как череда редких моментальных снимков, мерцающих в долине забвения. Самое первое воспоминание - это луч света, бьющий мне по глазам. И мамин голос, она наверное укачивала меня на руках, а я не хотел засыпать. Другое воспоминание я высоко, высоко, на верху шкафа и мне страшно. Наверное, с тех пор появился у меня страх высоты. Помню я огромное дерево, росшее у нас во дворе и не понятные «белые ночи», когда светло, а уже укладывают спать.

    Вообще детская доля несправедливая; все тобой руководят и направляют, ничего нельзя трогать и изучать. Помню мне подарили красный, «кремлёвский» карандаш и я им разрисовал звёздами, отцовские чертежи. Всё обошлось, но когда я разрисовал обои, меня поставили в угол. А когда шли гулять, приходилось одевать кучу неудобных одёжек, что делать, всё - таки север. Я жил у большой реки, и две веши врезались в мою память: это океанские пароходы и лёдоход. Причём оба воспоминания связаны с пронизывающим, как лезвие бритвы ветром. Вообще зима была огромным ледяным континентом с морозами и отблесками северного сияния. Наступление весны было связано с появлением «шведов», туч мелких насекомых, прилетающих из Скандинавии. Они появлялись ниоткуда и исчезали в никуда.

    А вот лето, это была совершенно другая жизнь, ни на что не похожая. Это «Черноморка», скрывающаяся в мареве жары и испарениях Кубани. Там жили мои двоюродные братья. Два охламона, которые запирали меня в книжном шкафу и топили в «лягушатнике». Жил я там с бабушкой в бараке, с котом Хомой. Кот любил есть клубнику и не любил купаться. В городском саду был фонтан с зелёными лягушками, пускающими струи. И конечно, Краснодар - воспоминания казацкой вольности. Фуражки на стариках и чубы у молодых. А казачки все были монументальные в платках, и под зонтиками. Резко отличались адыгейки в чёрном и оранжевых чулках.

    Краснодарский базар это целые кварталы, простирающиеся вдаль и накрытые стеклянным сводом. Ряды зелени, мяса, овощей, фруктов и рыбы, утопали в чаду и мареве жары. Разнообразные запахи, крики, обрывки мелодий и вопли торговцев, сливались в шум прибоя. Асфальт под ногами плавился и подошвы ног покрывались волдырями. Но бабушке и тёте на базаре нравилось, а я его терпеть не мог. Зато на речке у старого затона было моё царство, где я правил и помыкал взрослыми с непреклонностью восточного тирана.

    Бабушка Дуня, была хохлушкой-колхозницей, а бабушка Надя: казачкой и горожанкой. Я гостил то у одной, то у другой попеременно, что привносило в моё летнее воспитание некое диалектическое разнообразие. Когда я гостил у бабушки Дуни, у меня было столько воли, что мне становилось страшно, зато в Краснодаре у бабушки Нади, никто не смел меня обидеть. Чуть только раздавался мой крик, бабушка вылетала из дома, и все хулиганы улепётывали со всех ног. Хотя, бывало и сам, попадал под её «горячую» руку. Зато каждый день водила она меня гулять в парк.

    Краснодарский парк, был осколком Екатерининского поместья, с заветным столетнем дубом и аллеями в Версальском духе. О дубе была легенда, что его посещал Пушкин. В парке были озёра, гроты и горки. Был фонтан «цветочный слон» и «цветочные часы», где календарь и время выкладывали из цветов. Там же был и цветочный герб Краснодара. Павлины, утки, лебеди, поднимали по утрам шум и возню. У лодочной станции стояла неизменная статуя девушки с веслом. Катались на лодках легкомысленные казачки под зонтиками, с парнями в болоньевых рубашках.

    А я любил парк из-за других лодочек. На моих лодочках можно было качаться. Бабушка была знакома с инвалидом, заведовавшим этими лодками, и я мог качаться до изнеможения. А в обед, по крутым мощёным улочкам, мы с бабушкой, возвращались домой, стараясь идти по теневой стороне улиц.

    И каждый вечер, ложась спать, я мечтал об утренней прогулке в парк.